Кино, которое мы не сняли
(Семь рассказов про любовь)
Мы хотели снимать о них фильм. О том, как Татьяна Петровна и Николай Сергеевич, отметив 60-летие супружеского союза, решили провести остаток дней в пансионате. Хорошая история, красивая, кинематографичная пара. Он — статный высокий, аристократично сдержанный, она – маленькая приветливая, очень общительная.
Она сразу стала ходить в наш храм. Он отнекивался, говорил: «Пусть жена за меня молится». Когда Татьяна Петровна отправлялась на чтение Акафиста, Николай Сергеевич устраивался в холле напротив лифта и оставался на этом посту до ее возвращения. Отстраненный, сидел он на диванчике, жадно прислушиваясь к шуму лебедки в лифтовой шахте, нетерпеливо вглядываясь в проем дверей кабины, прибывающей на этаж. Ждал жену.
Татьяна Петровна по окончанию молебна торопилась уехать непременно с первым лифтом. На ходунках, она с трудом поспевала за всеми и кричала вдогонку: «Подождите, не уезжайте без меня…» Знала, что там, на пятом этаже, будет встречать ее Николай Сергеевич и очень расстроиться, если не обнаружит жены в первой же группе возвращающихся молитвенников. Нас восхищала такая любовь!..
Любовь Николая Сергеевича была основательной, сдержанной и ответственной, как он сам. Он и должность имел ответственную — приемщик вагонов в депо Рижского (Савеловского) отделения железной дороги. Татьяна Петровна над ним подтрунивала: «Хоть маленький, а начальничек!». Казалось, с его должностными обязанностями конфликтов и недругов в коллективе не оберёшься – контролер ведь. Да, скандалили с ним, это бывало. Но уважали все. Портрет Николая Сергеевича на доске почета находился бессменно. Татьяна Петровна гордилась мужем. Потому что не врал никому, не боялся правды.
От того и между супругами никогда не возникало недоверия. Ни разу они друг друга не ревновали. Здесь, в пансионате уже, он однажды вдруг устроил ей сцену. Был праздник в клубе. После торжеств один санитар, «юноша пылкий со взором горящим», подхватил коляску Татьяны Петровны и повез на этаж. И так долго вез!.. Чего только не передумал Николай Сергеевич, пока ждал. Когда жена приехала, он прямо, как думал, так и спросил:
— Куда он возил тебя, ухажер твой?..
— Ты обалдел, Николай Сергеевич, какой «ухажер»… — ответила она так же, прямо.
Они во многом похожи. Она тоже тревожилась за него — изо всех сил бежала к лифту после молебнов. Очень трудно бежать на ходунках. Любить вообще нелегко. Любовь – это работа, труды ради любимого, это преданность и терпение, говорила Татьяна Петровна. Эту истину она впитала с детства.
«Радостию друг друга обымем»
Отец, Петр Макарович, приучал величать всех по имени-отчеству. Татьяна — последний ребенок в семье, четырнадцатый. Со старшей сестрой Ниной у них двадцать лет разница. Она – военврач, фронтовик. Отец ей писал в письме: «Многоуважаемая Нина Петровна…»
Путевой обходчик Петр Макарович и сам был человеком уважаемым: наградные часы Павла Буре, — пожалованные государем за предотвращения крушения поезда, — висели на цепочке в шкафчике с посудой. В сенях — лапти, которые отец сплел, в бане – печь, которую он поставил, на чердаке лежал гроб, который по православному обычаю он сам для себя сколотил. Отец умел все. В семье имелись жернова, ступа, ткацкий станок, прялки. Во дворе держали коровку, коз, кур. Все хозяйство размещалось под одной крышей, как принято на севере.
Деревня их, Гремячево – хуторок в десять домов — ни на одной географической карте не значилась. До Москвы шестьсот километров, до Костромы почти двести, до ближайшей станции, Николо-Поломо — девять. Места вокруг дикие нехоженые, звери непуганые: волки, лисы, медведи, еще хорь вонючий.
— Вонючий, потому что как заберется в курятник, кур не берет, а навоняет — и все, — рассказывала Татьяна Петровна.
Дом их стоял на высоком берегу неторопливой Шуи. По реке сплавляли лес. Рыбу ловили сетями. Как только снег стает, деревенские, закинув заплешницы за спину, отправлялись за грибами. Первыми, возле пенечков, вылезали сморчки, шляпки у них чудные, кружевные. Потом, как любопытные птенцы, вылуплялись милые сыроежки.
Трудились много. На Пасху белили потолок и натирали песком до блеска дощатый пол. После Троицы резали веники и сушили их на чердаке. В русской печи на противнях сушили чернику, черемуху, малину. Клюкву в кадках морозили. С Покрова начинали готовить бочки под засолку: опускали в кадку можжевельник, на него клали раскаленную железяку, потом заливали водой и накрывали телогрейкой. Дух можжевеловый по всему дому разливался – пряный хвойный, точно в сосновом бору, где они собирали грузди. Не все могут солить грузди – мать обдавала их кипятком и ставила под гнет. Отец любил, как она солила грузди. И еще любил ее бесподобное кушанье из калины и нарезанного лука!.. А какой получался йогурт из брусники и муки! ..
В церковь ходили за девять километров. Татьяна не шла — бежала веселыми ногами, ей казалось, летела до самого Понизья, где стоял пятипрестольный каменный храм в честь Воскресения Христова. Сколько храмов вокруг порушили, а этот стоял, как стоял, взметнув в небо высокую колокольню за оградой дремучих лесов. Времена были окаянные. Отец Петр Макарович даже пострадал за веру — по доносу соседа его арестовали. Отпустили быстро, слава Богу. Но дома все равно образа они не прятали. В Красном углу открыто держали старинную семейную икону «Двунадесятые праздники» — большую, как бухгалтерские счеты. Петр Макарович все праздничные тропари знал наизусть, а чаще других пел это: «…Пасха, Господня Пасха, Пасха всечестная нам возсия. Пасха, радостию друг друга обымем…»
Самим укладом жизни прививалась и предписанная отцом уважительность, и самоуважение, и радость трудов, ради родных и любимых. Даже неправильно звучит это – «ради». Радость-то твоя, в тебе! Татьяна рано выучилась и траву косить, и лен колотить, шерсть чесать, варежки вязать. С утра корову отдоить, молоко в колхоз сдать, печь разжечь – это на Татьяне. Спичек не было. Выходи на улицу и смотри, в каком дому дым из трубы валит, где печь топят – туда и беги за огоньком. Иначе — дом без тепла, семья без обеда, корова без кормов… Тебе поручено – тебе отвечать.
Продавать молоко Татьяна ходила на станцию, когда там останавливался проходящий пассажирский поезд. Стоянка была короткой – минут пятнадцать-двадцать. Бабы бежали к поезду с лукошками, с бидонами, с котелками, с горячей картошкой и ведерками солений – все душистое, свежее, домашнее. Пассажиры весело скупали провизию, расплачивались на бегу и с протяжным гудком паровоза прыгали в тамбур качнувшегося вагона – поезд, набирая скорость, уносился в далекие города, заоблачные страны — Благовещенск, Пекин, Пхеньян Улан-Батор…
Девчонкой она мечтала выучиться на портниху, сделать пышную прическу с кокошником, как у официанток в привокзальном буфете, надеть туфли на каблуке и сшить платье из ситца. Вокзал казался центром цивилизации, а ситец — роскошью недоступной. Деньги в семье не водились: зарплату в колхозе давали трудоднями. Небольшую наличность выручали за молоко, если удавалось сэкономить и продать.
Как-то маленькая Татьяна соблазнилась на сливки. Взяла деревянную ложку, спустилась в погреб и втихаря собрала вершки с молока. Думала чуток, а вышло целое блюдце, потом еще блюдце… Вкусно – не удержаться!.. Молоко долила водой, крещенской, чтоб незаметно было.
Мать, кажется, и не заметила. А на Троицу все в церковь пошли. Перед исповедью батюшка проповедь говорил и на Татьяну поглядывал. Под жалостливым его взглядом ей становилось стыднее и стыднее. И когда прозвучал его строгий и непонятный возглас «Покайтесь, блудницы…» — Татьяна вздрогнула: это про нее! Батюшка-провидец, знает, сколько блюдец вершкового молока она втихую слизала… Пошла каяться. «Я больше не буду… блюдница…», — пробормотала она под тяжелой епитрахилью. «Блудница? – улыбнулся батюшка в бороду. — Это по каким-таким грехам ты блудница?» — «По сливкам, батюшка…»
Суженый в окошке
Будущее устраивалось само. Судьба вела проложенной колеёй. Все ее старшие братья и сестры родились в железнодорожной казарме станции Николо-Полома; отец — путеец, брат — стрелочник, сестра Анна Петровна – официантка на вокзале, другие сестры – посудо-мойщицы в привокзальном ресторане. Сестра Софья Петровна хоть и начинала как тракторист, да в войну ее мобилизовали на строительство железных дорог в Москву, шпалоукладчицей. Выучилась – стала экономистом в отделении московской железной дороги. А когда у Софьи родился сын, она вызвала к себе Татьяну — нянькой.
Ей исполнилось семнадцать. Был 1951 год. По приезду ее, испуганную и счастливую, приодели в модную Софьину шубку, повели на экскурсию по столице, потом устроили на курсы счетных работников, по окончанию которых определили работать в бухгалтерии Савеловского отделения железной дороги. Кассиром.
Жизнерадостная, яркая, простодушная она обращала на себя внимание: то какой-то робкий мальчишка увяжется и провожает до самого дома, не смея сказать ни слова, то китаец зовет на танцы, то сладкоречивый интеллигент в шляпе, важничая кружит ей голову — а ветер срывает с него шляпу, бросает в фонтан… Очень ее это смешило тогда. Но одна сметливая сослуживица взялась за девушку всерьез, решив женить на ней собственного сына, моряка дальнего плавания. Для «случайного» знакомства молодых, она уговорила Татьяну быть в клубе железнодорожников на общем собрании по поводу вручения переходящего Красного Знамени коллективу РЖД…
Однако все планы рухнули, когда в окошке кассы нарисовался Николай Сергеевич. Татьяна Петровна вместе со своей напарницей Зиной выдавала зарплату рабочим. И увидела в очереди: стоит Аполлон златокудрый. Высокий, худощавый, в длиннополой солдатской шинели и тяжелых армейских ботинках. В ответ на ее взгляд Аполлон поднял свои синие глаза, густо покраснел и застенчиво улыбнулся красивой белозубой улыбкой. «Спокойный, скромный, надежный, — подумалось тогда. — Такой никогда не обидит. Мой человек…»
И тут же без обиняков шепнула напарнице-кассирше Зине:
— С ним бы я хотела познакомиться…
Кассирша Зина, баба бедовая, донесла ее слова Николаю Сергеевичу. Отчего тот смутился отчаянно. Знакомиться он не умел. Даже танцы считал для себя непозволительной вольностью, ни разу не решился пригласить девушку. И теперь под взглядом озорной сводницы только пробормотал сконфуженно:
— А разве нет у нее никого…
Действительно, Татьяна Петровна никогда не появлялась одна…
Остановите поезд
Татьяна Петровна никогда не появлялась одна, потому что кассиров всегда сопровождал охранник. По инструкции положено. И в Савелово она ехала с охранником: везла зарплату рабочим ближайших подразделений. Поезд уже подъезжал к станции. Выйдя из купе, она направилась в тамбур. Навстречу по узкому коридору вагона шел Николай Сергеевич, путевой ремонтник, сопровождавший состав по маршруту.
… Об этой главной в своей жизни встрече Татьяна Петровна рассказывала нам очень просто, буднично, без всякой романтической экзальтации. Улыбаясь скорее нашему любопытству, чем своим воспоминаниям. А мы удивлялись утонченности и чистоте душ молодых людей того первого послевоенного поколения. Как благородно, как целомудренно несли они охватившее их пламенное чувство!
Вот так по ее рассказам мы представляли эту сцену.
Он улыбнулся ей и покраснел. Сказал:
— Привет!
Она:
— Привет.
Замолчали оба. Стоят. Подошел и встал рядом охранник. И тоже молчал.
Колеса стучат по рельсам, сбавляя ход. Татьяна Петровна сейчас сойдет, а Николай Сергеевич поедет дальше. Поезд уже подъезжает к деревянной платформе. Торопясь, заговорили одновременно:
— Как дела?.. – смутились, хохотнули.
Она: — Нам переходящее Красное знамя будут вручать. В субботу, в клубе. Все придут. А вы?
Он: — А что там будет?
Она: — Собрание, буфет, танцы…
Он (испуганно): — Танцы?.. Нет. Я в рейсе буду – моя смена, — и спохватившись, — А вы?
Она по обыкновению выкладывает все как на духу:
— Я пойду, я обещала одной женщине. Она хочет знакомить меня со своим сыном, моряком…
Поезд остановился.
Она: — Мне выходить.
Он: — Успеете, — буркнул, как будто сердится. — Три минуты стоим.
Она не уходит. Молчат оба, смотрят за дверь, где проводник на перроне поднимает желтый флажок к отправлению.
— Отправляется… — предупреждает Татьяна.
— Да, нет еще, — говорит он.
Зашипел воздух, разжимая тормозные колодки, со стуком перекатились колеса. Татьяна метнулась к двери. Поезд дернулся и… остановился. Она оглянулась — Николай подпирал плечом красную ручку стоп-крана. Вид у него был совершенно потерянный. Торопясь, она чиркнула несколько цифр на бумаге.
— Мой рабочий телефон, — протянула Николаю и спрыгнула со ступенек…
Он позвонил в тот же день, как вернулся. Нет, о любви он ей не говорил. Но в субботу, когда она пошла знакомиться с моряком, первым, кто ей встретился в клубе был Николай.
— У тебя же смена, почему ты не в рейсе? – спросила она.
— Сменой поменялся, — сказал он.
«Мы должны быть вместе»
Предложения он ей не делал. Только спросил:
— В деревню со мной поедешь? У меня там мама старенькая…
— Поеду, — не раздумывая, согласилась она.
— Тогда мы должны быть вместе.
И пошли в ЗАГС. После работы. Он – прямо со смены, с поезда, как был в рабочей футболке. Расписались, взяли бутылку водки, нажарили картошки у Татьяны в общежитии, посидели со штукатурщицами.
С Татьяной в комнате жили восемь девчат-штукатурщиц и тетя Фрося-маляр. Тетя Фрося молодоженов жалела, говорила:
— Пусть Николай у нас ночует, тогда к нам воры не залезут…
Но аргумент был слабый. И ночевать Николай Сергеевич отправлялся к себе…
Только через полтора года начальник выхлопотал для них комнату в коммуналке. Въехали, не веря такому счастью. Знакомые им кровать железную уступили. Поставили на табуретки чемоданы свои деревенские – получился стол. На новоселье тещу в гости вызвали, Руфину Ивановну. Она женщина строгих порядков, в доме священника воспитывалась. Ночевать гостью положили на кровать, сами на полу устроились, свет погасили. Руфина Ивановна с кровати голос подает:
— Пост нынче, супругам спать вместе нельзя, грех…
Николай Сергеевич послушно встает и к теще:
— Ну, тогда я с вами, Руфина Ивановна, больше негде…
— Ах ты, бесстыдник! – охает та, ногой пихнув зятя.
Хохочут все, громко — соседи в стенку стучат.
Просто жили, небогато. И весело. Николай Сергеевич печку топил. Татьяна Петровна свекровь в корыте купала. Ее, уже старенькую, дети из деревни забрали, и та поочередно у каждого жила по месяцу. Стариков принято было досматривать до конца.
Для Николая Сергеевича семья всегда считалась на главном месте, потому он и был главой семьи. Как только поженились, он перестроился на оседлый образ жизни. Романтика долгих командировок поездного монтера его больше не привлекала. Он перешел на работу в вагонное депо, закончил вечернюю школу, потом техникум. А когда родился Сережа, брал все ночные смены: чтобы сидеть с малышом днем, пока Татьяна Петровна на службе. Про ясли и слышать не хотел. Сережа рос болезненный: год и месяц исполнилось, а он не ходил. Татьяна Петровна сильно по этому поводу переживала…
Однажды прибегает с работы домой. А Николай Сергеевич прямо с порога ее назад разворачивает:
— Пойдем погуляем.
Да так настойчиво. На руках Сережу держит и в двери жену выталкивает. Сам такой загадочный и не поймешь, что за прогулочку неурочную он ей устроил.
День был летний, солнечный. Рядом с домом стадион. Вышли они на футбольное поле. Он посадил ее на скамейку, а Сережу посреди поля поставил. Тот стоит, бедолага, шатается, вот-вот или шлепнется, или разревётся. Татьяна Петровна подхватилась — и к сыну. Николай ее за руку – стой. И зовет Сережу. Малыш покачался-покачался, да как побежит — хохочет, счастливый. Она в слезы – первые шаги сына…
А спустя годы Сережа на руках нес домой отца, тот сломал ногу. Они тогда уже квартиру получили, на седьмом этаже. В 1973 году – когда Сережа из армии вернулся – им дали отдельную квартиру: две комнаты, кухня, ванная, пол паркетный… Красота!
Семья – это крест
Если семья — это крест, то он — вертикаль. Такая натура возвышенная, поэтическая. А Татьяна Петровна – горизонталь, она быт обустраивала, удобряла «почву», чтобы они с сыном могли легко воспарить. И удачно приземлиться.
Она бегала записываться на дефицитную чехословацкую стенку, доставала модную польскую кухню… А он разыскивал всякую рухлядь. Однажды подобрал где-то обветшалый истертый светильник. Татьяна Петровна заворчала:
— Всякий хлам в дом несешь, кто-то выбросил, а тебе надо!..
— Те, которые выбросили, ничего не понимают в искусстве! Это антиквариат! — сказал.
Почистил, починил, отшлифовал — и вещица, действительно, оказалась занятная. Металлические нити кружевом свиты, филигрань, как в музее — не светильник, а раритет!..
Когда родня собиралась за праздничным столом, Николай Сергеевич вдохновенно играл на гитаре. Руки у него были тонкие, как у профессионального музыканта. Он и на балалайке мог. Музыкальную грамоту сам освоил. Самоучка. Тонкий слух у него от природы. На железной дороге, это ему здорово пригодилось — по звуку определял все поломки ходовой части, дефекты буксы, состояние колесных пар и прочую неисправность. Такое уникальное ухо. Талант. Божий дар.
В детстве он хотел стать гармонистом. Но за учебу надо было пуд пшена отдать, а где его взять, когда в пять лет он с голоду едва не помер. Вместо музыки пришлось осваивать сапожное дело. В войну вместе с отцом шил сапоги для фронта, в 14 лет получил разряд мастера. После армии в Москву подался, на заработки. Мартовскую слякоть в столице валенками месил, на калоши денег не хватило. И привел его Господь в отделение РЖД, для встречи с Татьяной Петровной никак.
Мастер он был на все руки. Кажется, не существовало в мире такого инструмента, которого нет в слесарном чемоданчике Николая Сергеевича. Швейную машинку купил — негодные старые рубашки, брюки, пальто перешивал в новые; сношенные туфли превращал в удобную модельную пару. На всю семью домашние тапочки пошил, а уж чинить замки на сапогах к нему не только родственники – все соседи прибегали.
Ради нее и сына, он брался даже за то, что не умел: когда Николай Сергеевич начинал чинить краны, Татьяна Петровна бежала из дома — за аварийкой!..
Еще не умел видеть сны. Татьяна Петровна всё удивлялась: как это он, такая утонченная художественная натура, не видит снов!.. У него и внешность была красавца, ну точно актер голливудский. По молодости поклонницы одолевали. Однажды поехал в санаторий, по путевке профсоюзной, льготной, что немаловажно для их семейного бюджета. А там курортница какая-то прилипла. Несколько дней он молча сносил ее ухаживания, а потом чемодан собрал — и домой.
Татьяна Петровна бровь изумленно изогнула:
— Наотдыхался, Николай Сергеевич?
— Сбежал, — буркнул.
Она не докучает, знает, успокоится — сам расскажет. Он всегда все ей рассказывал. Такой человек — врать и лукавить не может, она тем более…
Два сапога — пара
Сын сказал, вы два сапога пара. Это когда они оба друг за другом сломали шейку бедра, она – левую ногу, он – правую. Сначала Татьяна Петровна. Николай Сергеевич скорую вызвал. Докторша говорит: «Везем в больницу, спускайтесь в машину». Татьяна Петровна идти не может – и он, не раздумывая, хвать жену на руки. Забыл, что самому уж восьмой десяток. Докторша переполошенная, кричит: «Образумься, дед, уронишь бабку!..» Позвали на помощь соседей…
Потом, когда Татьяна Петровна еще с тросточкой после операции ходила, настала его очередь падать. Поехали в травматологию. Врачи говорят, с таким серьезным анамнезом оперировать нельзя, слишком велик риск. Предписали ему консервативную терапию. Она насторожилась:
— Значит, ходить он не будет?
— На коляске или на ходунках, — успокаивают ее.
Она тогда все кабинеты всех главных обошла — устроила мужа в военный госпиталь. Выхлопотала ему лучших хирургов, лучших протезистов, лучший протез – английский. Прооперировали удачно. А после операции усиленный уход – каждый день она у него в больнице. Два часа туда, два обратно. Чувствует силы на исходе. Обратилась к своему участковому врачу, сказала прямо, без обиняков — дайте направление на экстренную госпитализацию в такую-то клинику, в 4-ое ортопедическое, в такую-то палату…
— Короче, мне к мужу надо, — заключила она, заметив растущее недоумение доктора.
Признаться, законных оснований для оформления больничного по уходу, не было. Удивительно, но ей это удалось. Может, потому что не лукавила, а по обыкновению своему объявила все как есть. И ей не отказали. Нашли в ее медкарте заболевание, подходящее для лечения по соседству с мужем, и положили в стационар. Татьяна Петровна не столько лечилась, сколько за ним ухаживала. Долго их там продержали – около месяца. Весь медперсонал знал эту неразлучную парочку. Николая Сергеевича легко пропускали в женское отделение, стоило ему лишь спросить:
— Где тут моя Татьяна Петровна?
Это он у нее перенял – по имени-отчеству обращаться.
Остановите поезд 2
Та памятная сцена в тамбуре повторилась лет через сорок. Будто специально зарифмовала судьба эти события, чтобы показать главные.
Николаю Сергеевичу уже дали инвалидность. Без жены он терял равновесие, во всех смыслах. Мог внезапно упасть без сознания посреди улицы, и хорошо, если не на проезжей части. Сын купил медицинскую энциклопедию, изучил отцовское заболевание, так что с лечащими врачами разговаривал на равных. Николай Сергеевич очень гордился. Ведь Сережа – экономист, закончил Плехановский университет, его научные работы есть в фондах знаменитой Ленинки. А стал почти как медик, из-за любви к отцу.
Николай Сергеевич вложил себе в карман записку с адресом, номером телефона, личными данными. Но от опеки Татьяны Петровны отбивался до последнего. Она не спускала с него глаз. За руку держала, когда дорогу переходили. Еще грозилась в шутку: «Ты, Николай Сергеевич, умирай, когда хочешь, а падать и калечиться при мне не смей! Не оставляй на мне греха!» Пойдет он во двор прогуляться — она тайком в окошко подглядывает. Думала, не заметит. Замечал…
Однажды поехали к его сестре на юбилей. Электричкой до Подлипок. Она вошла, поезд тронулся. Глянула рядом – а мужа нет. Смотрит Татьяна Петровна, как за окном сдвинулся и поплыл назад перрон… вместе с Николаем Сергеевичем. Сердце замерло от ужаса. Она знала, запрыгнуть на ходу для мужа – смертельный трюк, но его никакая опасность не удержит. В отчаянии бросилась в тамбур.
А Николай Сергеевич, провожая обреченным взглядом убегающие вагоны, думал только о ней — думал, сейчас ведь грохнется его Татьяна Петровна в обморок! Так уже бывало: его на операцию везут, а у нее сердечный приступ. Николай Петрович бежит, ускоряется, задыхается, пытаясь поймать уплывающий поручень последнего вагона… И поезд вдруг останавливается.
Это Татьяна Петровна в тамбуре сорвала стоп-кран. Мужичок какой-то тут же коршуном на нее налетает, ругается. Она ревет, объясниться не может. Сердитый мужичок возвращает рычаг в прежнее положение. Состав трогается. Она снова за стоп-кран – и мужичок снова. Поезд то пойдет, то остановится. Пассажиры шумят: прекращайте хулиганить! Она плачет… Наконец входит в тамбур запыхавшийся Николай Сергеевич…
Эпилог
Утром он проснулся удивленный и говорит:
— Знаешь, кого я видел? Крестную.
Татьяна Петровна испугалась, думала, бредит. Осторожно его разубеждает:
— Померла давно твоя крестная, как ты мог ее видеть.
— Я во сне видел.
— Ты и снов-то никогда не видел.
— А теперь вот увидел, — торжествуя, сказал он. — Первый сон – и крестную. Почему, а?..
Вечером Николая Сергеевича увезла скорая. Татьяна Петровна подхватила его ходунки и рванулась следом. Закричала:
— Ходунки деда забыли, возьмите ходунки!..
— Ну, какие ему теперь ходунки, — с горьким вздохом остановила ее медсестра.
Ночью у него остановилось сердце. Было 7 июля, рождество Крестителя Господня Иоанна Предтечи.
… Редко, когда при нашей встрече, Татьяна Петровна не говорит о муже. Рассказывает, что каждое утро после молитвы разговаривает с фотокарточкой Николая Сергеевича, благодарит за все, прожитое вместе. Радуется, что успел он-таки пойти в храм и Причаститься Святых тайн, вымолила она у Бога эту милость. Вспоминает, как похудел он в последние дни, штаны не держались на нем, постоянно сползали. Она хотела их подтянуть, а он отодвинул ее и сказал:
— Ты прости меня, Таня, за все, когда обидел, прости.
— Конечно, обидел, — обернула все в шутку, — штаны вот не даешь тебе поднять.
— Я бы тебя поднял, — улыбнулся он.
Нежных слов он ей не говорил. Разве что называл иногда ласково Сыроежка. О любви можно и так сказать, и без слов можно. Этот немой его язык она понимала прекрасно: все, что бы ни говорил ей Николай Сергеевич — все было о любви, земной и возвышенной, о любви искренней и простодушной… Так подсказывало ей мудрое сердце, наученное ее семьей, ее родней, ее Родиной.
Вот такие они, могучие наши немощные подопечные. Могучие сейчас, а не в прошлом. Да, о прошлом они любят рассказывать. А мы любим слушать – это часть нашего сестринского служения. Психологи считают, что терапия воспоминаний улучшает качество жизни пожилых, рекомендуя активно использовать эту методику в геронтологической практике, как самый эффективный способ поддержки, реабилитации и возникновения устойчивого позитивного мироощущения. По опыту знаем, насколько приятна нашим бабушками сестринская готовность превращаться в слух. Погружение в прошлое наших подопечных – это погружение в историю нашей страны, подлинную историю, без идеологических искривлений и неправд. И еще – это мощный заряд энергии и оптимизма.
Наш пансионат — не место отдыха, скорее наоборот — место трудов. Потому что это очень трудный труд – нести свою болезнь, а нести смиренно — труд героический, по сути подвиг. Вот о таком подвиге, о наших подвижниках, о том, как простая жизненная история преобразуется в житие, мы и хотели снять фильм.
Сестра ГМ «Преображение»
Людмила Папилова
Декабрь 2023 года.